Штрахвитц, блестя Рыцарским крестом и пыхтя генеральской сигарой, выглядел совершенно счастливым.
— Ну так я тебе тоже скажу то, что думаю, — отозвался я. — Германия должна забрать то, что по праву принадлежит ей. То, что у нее отняли обманом и предательством. Мы знаем, кто наш враг, кто только и ждет удобного момента, чтобы напасть и попытаться снова нас унизить, обобрать. Я хочу лучшего будущего для Германии.
— Это они, господин лейтенант? — осведомился Хартман. — Вы можете их опознать?
— У нее толстые ляжки, — добавил я безжалостно. — Ей бы не следовало демонстрировать их с такой готовностью. Вам, выросшим в послевоенные годы, конечно, кажется, что раскормленная женщина — это верх эстетизма и благополучия, но…
«Кондор» заложил крутой вираж — терпеть не могу резкий крен на борт, почему-то мне всегда кажется, что самолет при таком маневре непременно завалится на крыло и разобьется. Я вцепился левой рукой в спинку стоящего впереди кресла и успокоился, когда машина выровнялась.
— Это же безумие! — на просьбы говорить потише Гудериан не обращал внимания. — Отправлять новейшую секретную технику на второстепенный участок фронта, вдобавок абсолютно не подходящий для применения тяжелых танков! Я бы еще допустил их участие в операциях под Сталинградом, на плацдармах у Волги, но только не в чертовых финских болотах! Шпеер, я понимаю, повлиять на его решение вы не в состоянии, однако нельзя ли… — тут генерал-полковник все-таки понизил голос, — Нельзя ли как-нибудь… э-э… приостановить выполнение приказа?