Но как же привязалась проклятая песенка! Мотыльки, листья. Листья, мотыльки. Мотыльки… А, пропади оно все пропадом! Желаю я того или нет, а мысли так и бродят вокруг Кирима, а губы сами высвистывают мелодию.
Я беззвучно хихикнула. Глупое положение, на редкость глупое…
— Нет, Мило, не сержусь… А вот на странника того — хотела бы разозлиться, да силенок не хватит, — улыбнулась я.
«Никого не жалей, — приказал Каор. — Старик или ребенок, мужчина или женщина — все должны умереть лютой смертью».
Воцарилось долгое молчание. Я бездумно катала по полу пустой стакан. Мило сидел, устремив взгляд в одну точку. Свеча в фонаре давно растеклась лужицей воска, и пламя на огрызке фитиля чадило и мигало, будто на сильном ветру, хотя в шкафу стояла страшная духота. Что ж, неудивительно, два взрослых человека дышат, да еще и огонь горит… В сдвинутых на одну сторону костюмах было уже не различить цвета, но зато короткие вспышки света четко высвечивали мелкие детальки: неровный шов на рукаве, свисающую с полы нитку, масляное пятнышко на белоснежной ткани, паука, торопливо пересекающего пространство между тарелками… Тени убегали от свечного огонька прочь, по стенкам с вытертым от времени и растрескавшимся лаком, по ворохам ткани — и, покружив, возвращались назад, чтобы сплясать танец на наших лицах.