Третья крыса по иронии судьбы оказалась настоящим пасюком. Только не диким, а из вивария, и не злобным монстром, а удивительно спокойным, полностью доверяющим человеку животным. Правда, со всеми пасючьими привычками и повадками — но об этом позже.
После десятого по счету внушения крыса сообразила, что я не одобряю ее шахтерской деятельности (или просто убедилась, что полезных ископаемых в горшке нет), но мирт к тому времени приобрел такой печальный вид, что женихи до сих пор обходят мой дом по большой дуге.
«Иди отсюда, девочка! — огрызается толстуха. — Я тебя не знаю!»
— Это всё он! — поспешила отпереться я, тыча пальцем в волнительно шевелящуюся грудь.
Среди декорашек пасюк всегда доминант — или по меньшей мере один из доминантов. Все просто: когда декорашка начинает рассказывать пасюку, какая она страшная, пасюк молча кидается и кусает. Два-три урока, и декорашка предпочитает подчиниться этому маньяку.
Деток оказалось пятнадцать штук, все здоровые и накормленные — молоко просвечивало сквозь тонкую шкурку на брюшке. Кое-где прилипли кусочки салфеток, легко снимавшиеся послюнявленным пальцем. Налюбовавшись, я сложила крысят в обновленное гнездо (после родов часть салфеток была окровавленной и испачканной) и воссоединила мать с детьми. Почуяв родной молоковоз, крысята дружно запищали и присосались на прежние места. Троих опоздавших (сосков у крыс всего двенадцать) Веста тоже подгребла себе под брюхо — ожидать, пока кто-нибудь из первой очереди отвалится — и уставилась на меня волком.