Дин Стэнтон, вернувшийся уже снова на блок, добавил цент, и я тоже бросил один. Когда Тут все еще упорствовал, в дело вступил Брут, сказав, что стыдно быть таким скупердяем, и пообещав, что он, Брутус Ховелл, лично вручит эту коробку в руки Тута на следующий день после казни Делакруа.
Прежде чем мы поняли, что происходит, Перси поднял пистолет, шагнул к решетке камеры Уортона и выпустил шесть пуль в спящего. Просто бам-бам-бам, бам-бам-бам, так быстро, как только смог нажать на курок. В закрытом помещении звук получился слегка приглушенным, но, когда наутро я рассказывал обо всем Дженис, я едва слышал собственный голос, так сильно звенело в ушах.
Я сказал, что нет, что пути Господни неисповедимы, что добро и зло живут в каждом из нас, и не нам судить, почему и т. д. и т. п. Почти все, что я ему говорил, я узнал в Церкви молитвы «Отче наш, сущий на Небесах». Хэл все время кивал и смотрел немного торжественно. Он мог себе позволить кивать, правда? Да. И выглядеть торжественно. На его лице лежала печаль, он был потрясен, я в этом не сомневался, но на этот раз обошлось без слез, потому что Хэла ждала жена, к которой он ехал, его друг, и ей было хорошо. Благодаря Джону Коффи она жива и здорова, а человек, подписавший приказ о казни Джона, мог поехать к ней. Ему не надо смотреть, что произойдет дальше. Он сможет ощущать этой ночью тепло своей жены, а Джон Коффи будет лежать, холодея, на тележке в подвале больницы графства, и беззвучное время побежит к рассвету. И за это я ненавидел Хэла. Совсем немного, я сумел перебороть себя, но все-таки чувствовал гнев. Настоящий.
— Ты что-то можешь для нее сделать, Пол? Действительно что-то сделать или это все несбыточные мечты, вызванные тем, что ты видел вчера ночью?
— Да, — согласился он, и я опять поразился, какой стариковский у него голос. Какой-то бесцветный и дребезжащий. — Я знаю, что ты сейчас думаешь.