С чьего-то легкого языка пошло бродить поверье, что уши у фэйри изначально, до отрезания, были острыми. Анна подумала и решила, что шутка ей нравится. А потому, едва кормилица заикнулась насчет показать ее собственные, сохранившиеся, изобразила испуг.
— Они рыцари. Им не положено бояться. И мне тоже. И дай ухо, пошепчу. — Сида перешла на шепот. — А все равно страшно-то. Аж жуть. Говорю, потому что никто тебе не поверит. А для других — для других я уже кто-то. Богиня, учитель, царица, ангел, сида… Им нельзя бояться. А я пока для тебя — ольховое полено, которое нужно наряжать. А куску дерева не стыдно немножко трусить.
— В холмах тоже, небось, не солнечно… — буркнул муж, и загнутым оставил только один палец, — Извини за назойливость, соседушка, но интересно ведь. А теперь сколько?
— Я заместитель епископа. — Улыбка должностная, юридическое растяжение губ. — Если благородный муж очень торопится, то я могу провести суд… или отлучить от Причастия всякого, кто посмеет присвоить право церкви.
— Тобой займется моя сестра, а это совсем не быстро. Но я подожду.