— Мне же лучше, — подвел итог Дэффид ап Ллиувеллин, рассмотрев чертежи, — сам поставлю. Эх, хорошо будет!
— А тебе не надо слышать, — отрезала Глэдис. — Надо губы смочить, пить дать, на бочок перевернуть, пузырь со снегом ко лбу приложить, где жар. Или грелку, если холодной будет. А пьяную сиделку до своей дочери я не допущу. Выбирай.
Наверное, в омут. В наступившей тишине отчетливо скрипнули зубы сиды. Одно хорошо — епископский викарий по-валлийски ни бельмеса.
А кузнец был очень нужен — заказать набалдашник и разрубить золотой солид. То есть топор наверняка бы нашелся и у другого местного жителя. Но стал бы этот любой держать язык за зубами о богатенькой одинокой девчонке? Кузнец же, скорее всего, сплетничать не будет — из солидарности со старыми богами, принесшими в мир его ремесло и не брезговавшими заработать горном и молотом честный кусок хлеба.
— Это посевное зерно. Болгарский хлеб. Твоя дочь просила привезти. Вот.
Между рядами оцепления по удивленно молчащим камням мостовой шла боевая колесница, подобная описанным Цезарем. Впрочем, не совсем подобная. Обычно кельты богато украшали свои колесницы, на этой же ни следа золота или серебра. Льняной тент от дождя и солнца, мешающий рассмотреть, кто там внутри. Беленые известью щиты по бокам. И четыре рыжие лошади. Квадрига, подобранная в масть. Хотя одна из лошадок работает не в полную силу — несмотря на то что каждую из них под уздцы ведет человек. Колеса не сверкают железной оковкой, и причиной тому не ржавчина от простоя. Ободья колес замотаны тряпьем. Священник начал догадываться, кто внутри. И мельком удивился странному покачиванию повозки.