Пробуждение казалось неполным, мысли ворочались вялые и неохотные. Клирик не чувствовал ничего — вообще ничего. Это было неприятно. Зато и боли не было. Как и страха. Потом пришло осязание. Тело принялось чутко ощущать рубашку и простыню, крошку под левой пяткой, вихрение воздуха, давление солнечного света на волосы. Клирик подумал, что в таком состоянии легко бы прошел андерсеновский тест на горошине. Обрадовался, что чувства возвращаются, — и тут тело словно исчезло. Не до конца — он точно представлял его положение в пространстве, позу, но не окружающий мир. Потом ушло и это, зато рот по очереди наполнился сладким, соленым, кислым, горьким. Горечь держалась дольше всего, когда ж истончилась и рассеялась — глаза распахнулись сами собой, постреляли по сторонам, вверх-вниз: незнакомая комната, на тонком матрасе спит Луковка, подложив под голову деревянный чурбачок, рядом с ней висят два серебристо-туманных облачка. Сущности! Обе. Веки начали опускаться. Клирик сопротивлялся изо всех сил — но глаза сомкнулись неумолимо, как аварийные двери при аварии щита под тасманийским проливом… Зато развернулись уши.