– Это становится неприлично, – шепнула одна дама, указывая глазами на Каренину, Вронского и ее мужа.
– Да, разумеется, я это понимаю. Но что же может Анна? – сказала Дарья Александровна.
Наступило молчание. Мать с дочерью еще раз переглянулись.
Вся суета рубашки, опоздания, разговор с знакомыми, родными, их неудовольствие, его смешное положение – все вдруг исчезло, и ему стало радостно и страшно.
Алексей Александрович сел в карету и углубился в нее так, чтобы не видать и не быть видимым.
«И ужаснее всего то, – думал он, – что теперь именно, когда подходит к концу мое дело (он думал о проекте, который он проводил теперь), когда мне нужно все спокойствие и все силы души, теперь на меня сваливается эта бессмысленная тревога. Но что же делать? Я не из таких людей, которые переносят беспокойство и тревоги и не имеют силы взглянуть им в лицо».