— И за это время ты никому не рассказал об этом? — усомнился Курт; тот невесело улыбнулся.
— … о сем прискорбном факте, — ляпнул он, не сумев вовремя остановиться, и, когда взгляд напротив помрачнел, Курт прикусил язык, вздохнув теперь уже без поддельного покаяния: — Простите, Вальтер. Виноват.
— О да, майстер инквизитор, понимаю, — закивал тот с готовностью, полуразвернувшись к порогу, и широким жестом повел рукой впереди себя. — Прошу вас за мною. Я, — продолжил тот, когда за ними закрылась дверь маленькой, однако довольно уютной комнаты, — служу в этом городе, видите ли, по семейственному, так сказать, преемству — еще мой двоюродный дед пребывал на месте священника в Хамельне; после него здесь блюл паству брат моей матери, и затем уж я заместил его… Прошу вас, господа дознаватели.
— Справлюсь, — оборвал тот. — У меня выбора нет.
— Все об этом знают, кроме святомакарьевского ректората, — буркнул подопечный с привычным уже недовольством. — Не желают отпустить — уж хоть жалованье б платили соответственное…
Бруно отыскал его в двух улицах от Друденхауса; вид у него был мрачновато-настороженный, всклокоченный и потусторонний, из чего и менее дотошный следователь с уверенностью заключил бы, что подопечный был разбужен недавно и без церемоний. Подрагивая на предутреннем октябрьском ветру, тот сообщил, что Курта требуют в Друденхаус — незамедлительно и без отговорок; причины столь невероятной спешности помощнику названы не были, однако же, навряд ли майстер обер-инквизитор мог призвать своего подчиненного к четырем часам утра лишь ради совместного молебствия о благополучном исходе дознания.