Только сейчас стало заметно, что руки, державшие обтянутую берестой кружку, чуть подрагивают.
В Берлине… где-нибудь на самой высокой уцелевшей стене я с огромной любовью напишу: развалинами Рейхстага удовлетворен.
— Так. Теперь осталась последняя проверка. Вся прелесть этой моей задумки состоит в том, что при попадании в тело или иной объект дискретно неоднородной структуры возникающие в наконечнике динамические нагрузки приведут его к необратимому взрывному разрушению. Примерно вот так… — С этими словами наконечник, зависший в воздухе перед Ссешесом, взорвался… Нет, не с громким взрывом и вспышкой, с которыми обычно взрываются дьявольские изобретения сумрачного человеческого гения, особенно при наличии в них различной взрывчатки. Он взорвался тихо, можно сказать, мелодично — с легким звоном, перешедшим в тихий шелест падающего на песок стеклянного крошева, больше похожего на снег…
В ответ на этот шепот из-под темноты капюшона блеснули красные, вызывающие дрожь буркалы, по какой-то чудовищной ошибке называемые глазами, и капюшон совсем не по-земному, крайне медленно качнулся вперед и назад в растянутом во времени кивке. «Кошмар снайпера! — про себя констатировал Иванов. — Мало того что в масккостюме, так еще устроился в тени, да и двигается слишком плавно. Черт, кто ж его учил?»
А в самом конце так даже Иванова пробрало. Во всяком случае, загиб он выдал хороший. Впрочем, я его понимаю — ливень тогда почти спал, да и земля затихла. Так, небольшое шевеление — и блямба эта светящаяся мерцает. И тут эта фигня резким броском вынырнула из земли и раскрылась. Это сейчас в ней стоять удобно, козырек от дождя прикрывает, а тогда чуть черта поминать не начал. Брр. В кошмарах буду, наверное, долгонько видеть эту каменную пасть, с легким чмоканьем распахнувшуюся зевом уходящего в глубь земли коридора, светящегося угасающим малиновым светом.