Я не был гурманом никогда, с детства ел всё, студенческая жизнь усугубила эту способность, а армия закрепила опыт. Но в Белой Церкви готовили очень прилично. Нам надоели макароны по-флотски. Мы брезговали перловкой. Не поражались наличию мяса в супе. Когда дивизион заступал в наряд по столовой, двоих бойцов выделяли в солдатскую чайную – они там швырялись котлетами. Те прыгали, как резиновые мячики, но все равно это были котлеты. А перловкой мы кормили собак, живущих в парке техники. Собаки ели ее неохотно.
Может, завтра наше художество поплывет и обвалится. Но сегодня – конфетка. А завтра нас тут не будет. А если мы, по прихоти товарища майора, задержимся в ББМ, и потолок рухнет, и Сиротин прибежит с воплями… Да я его при всем честном народе пошлю туда, где ему место! На косой крестик пошлю… Очень мне хотелось оставить нетронутым косой крестик на двери пятой комнаты – кабинета начальника штаба подполковника Мамина. Но Шнейдер сказал, что Сиротин этот крестик хорошо знает. Слишком мощно крестик отражен в журнале передачи дежурств по штабу. Я согласился, и Олеги крестик закрасили.
С каждым днем становилось легче жить. Я начал забывать, что такое круглосуточная боязнь «пропустить» опасный для здоровья удар. И синяки на руках – из-за постоянной блокировки – прошли, и тяжесть в отбитой почке рассосалась. Бесило, что не могу помочь своим, которых еще давят. Но от этого меня предостерегли. Сказали, брось, не рыпайся, только хуже будет, скоро это дерьмо само закончится.
Минотавр обрушивал на наши головы потоки угроз. Накатила тоска. Еще месяцы и месяцы, бесконечные месяцы этого кошмара впереди. Трудно быть под началом того, кому не доверяешь. Главное, во внеслужебное время Минотавр преображался, становился вменяемым и приятным в общении человеком. Фу. Воевать с ним было милое дело. Дружить, как я потом узнаю, тоже. А вот тянуть лямку изо дня в день – утомительно.
Афанасьев сказал, что после завтрака встречаемся у машины в парке, и с преувеличенной строгостью пожелал нам спокойной ночи. Кто его знает, может, он думал, что мы с Косяком всех тут заставим петь нам колыбельную и чесать пятки. Несмотря на явный численный перевес местных и требование майора вести себя прилично. В конце концов, Афанасьев сам был из ББМ. Он понимал, что наш личный состав делится на две категории: неуправляемых идиотов, и тех, кого жизнь в бригаде научила убедительно изображать неуправляемых идиотов. И не поймешь, кто хуже. В общем, Афанасьев давно привык относиться с подозрением даже к самым надежным с виду бойцам.
Примчался из Киева страшно расстроенный генерал Бибко. Не помню, чем он занимался в штабе округа, но одной из его функций был надзор за Бригадой Большой Мощности. Для солдат и сержантов такое внимание было очень лестным. Может, мы и полные уроды, и самая неуставная часть в Белой Церкви, зато, хоть нас чуть больше сотни, а за нами генерал присматривает! Отдельной доблестью Бибко считалась манера ходить по полигону в солдатских кирзовых сапогах. Это сближало его с простой армейской массой. Вдобавок, Бибко был очень похож на бегемота. А в мультфильмах бегемот – символ добродушия. Такому генералу надо очень постараться, чтобы солдаты его не любили. Бибко у нас даже с дедовщиной однажды боролся, когда родители молодых закидали округ письмами с жалобами. По результатам борьбы с дедовщиной аж на целую неделю был посажен на «губу» Орынбасар Кортабаевич Арынов. Молодым потом вломили. А генерала полюбили еще больше.