И шум пробуждающихся солдат не был слышен.
Я уже не дергался. Приник губами к каменной корке, будто сквозь нее надеясь воздух вдохнуть.
Был поздний вечер, солнце уже почти село. Молодые послушники с факелами шли по тротуару, зажигая газовые фонари. Почти все здесь были монахи, но встречались и мирские люди – то ли работающие в Урбисе на какие-то церковные нужды, то ли пришедшие на исповеди, службы, за советом и помощью. Тут ведь не только канцелярии да подземные тюрьмы, тут еще лечебницы церковные, консистория, самый крупный в Державе собор – Святого Иуды Искариота, да и опера местная, ставящая исключительно библейские постановки, на весь мир славится.
Они замолчали. Я услышал тихое звяканье бокалов. Посмотрел на Йенса – тот ошарашенно смотрел на меня. И впрямь странные речи ему довелось услышать.
– Что Жан? Кстати, воспеваемые тобой жемчужины вовсе не радуют раковину. Жемчужина – это болезнь, попытка моллюска защититься от попавшей внутрь песчинки!
На террасе было немного зябко, но все-таки мы предпочли сидеть под солнышком, чем в комнатах. Жерар Светоносный, по которому никаких следов вчерашнего пьянства прочесть было нельзя, сидел по-простецки, в одних штанах, подставляя волосатую грудь солнцу. Антуан, напротив, зябко кутался в плед.