– Гадкая вы девочка! – сказала она. – Почему вы не идете, когда вас зовут?
– И ты наделена здравым смыслом, кузина Элиза. Но, полагаю, через год он будет погребен в стенах французского монастыря. Однако это не мое дело, и если таково твое желание, мне нечего больше сказать.
Он пошел по дорожке, обсаженной лавровыми кустами, где с одной стороны колыхались ветви яблонь, груш и вишневых деревьев, с другой – тянулся цветник: привычные гвоздики, душистый горошек, первоцветы, анютины глазки соседствовали там с шиповником, жимолостью и различными душистыми травами. Они были полны всей той прелести, какую только могли придать им апрельские ливни, перемежавшиеся солнечной погодой, а теперь – еще и это чудесное весеннее утро, когда солнце показалось на востоке среди розовеющих облачков и его лучи озарили окропленные росой цветущие деревья и вьющиеся под ними дорожки.
– Нет, надо, Бесси. Твоя хозяйка никогда не была моим другом, она была моим врагом.
– Нет-нет, Джейн, не уходи! Нет! Я обнял тебя, слышал твой голос, черпал отраду из твоей близости, из нежности твоих утешений. Я не могу отказаться от этого счастья, когда для меня все черно. Ты должна быть моей! Пусть смеется свет, пусть называет меня безумцем, эгоистом – пусть! Это не имеет значения. Самая моя душа жаждет тебя. И либо обретет то, чего ищет, либо смертельно отомстит своей бренной оболочке.
По лавровой аллее пронесся порыв ветра, зашуршал в листве каштана, унесся прочь в незримую даль и замер. Теперь единственным звуком в ночи была соловьиная песня, и, слушая ее, я опять заплакала. Мистер Рочестер сидел не двигаясь и смотрел на меня ласково и серьезно. Прошло несколько минут, прежде чем он снова заговорил.