К вечеру второго дня боль завладела всем его существом. Заниматься чем-то кроме самолечения было невозможно, как и дышать холодным воздухом. Даже думать о постороннем стало нереально, мысли сами возвращались к зубу. Боль накатывала волнами, примерно через каждые три секунды и разливалась по всему телу, дёргая за каждый нерв.
— Кончай пищать, — она продела руки в лямки и закинула рюкзак за спину. — Будешь хорошо себя вести, придём домой, дам чего-нибудь вкусненького. А будешь плохо — отдам самого на пищеблок.
Лицо капитана было жёстким и не выражало никаких эмоций, но глаза его показались Саше живыми. Человеческими. Не такими, как у большинства «выживающих». В них был не свинячий страх, ставший уже привычным, а огромная, безмерная усталость и плохо скрытая боль, но не только за себя. Это мог прочесть даже такой плохой физиономист, как Александр.
Корпус боевой платформы был не чета гражданским спутникам связи. От рядовой солнечной бури она была защищена даже надёжнее, чем МКС-2, ведь «научное» оборудование, установленное на ней, ценилось выше, чем жизни астронавтов. Но многослойную танковую броню, позволяющую экипажу выжить даже рядом с взбесившимся энергоблоком АЭС, на спутник всё-таки не навесишь. А такой уровень солнечной активности едва ли случался на короткой памяти человечества.
От этой мысли как-то нехорошо стало на душе, защемило сердце. Неужели это не вернётся? Не будет больше ни красивой жизни, ни ярких красок? Только грязь, дикость и голод, болезни, вши и вонь… Новые Средние века, о которых, перебрав, болтал вчера какой-то умник в «кают-компании» убежища.