Командиры сверяют часы, и мы возвращаемся к расчету. Пока идем, просчитываю данные для стрельбы. Когда мы подходим к орудию, вокруг нас собираются зенитчики. Шлыков ставит задачу, но уж больно нечетко, когда он заканчивает, беру слово.
— Ладно, танк. Он ведь не сам по себе воюет. Воюет экипаж, а в этом вагоне тех, кто успел повоевать по пальцам одной руки пересчитать можно. Федосеев и тот чуть ли не ветераном считается. У механиков по три-четыре часа наезд, из пушки боевыми всего два раза стреляли.
— Какие наземные цели? Какие танки? До фронта почти двести километров.
— Политикой! Ведь какие аналогии просматриваются. И так сидим по самые уши, а тут еще сержант Гмыря красноармейцев в дерьмо макает. Особист же, вместо того, чтобы одернуть мерзавца, красноармейцу дело шьет. Карьерист, понимаешь, не улавливает политического момента. Поэтому, товарищ политрук, идите к комиссару полка, тем более, что он еще не в курсе, и пишите, пишите рапорт на обоих, и на Гмырю и на особиста.
— Да не тряси ты меня! И так тошно. Вроде, живой я.
— Нет, объективно мы живем на тридцать лет позже, но в две тысячи одиннадцатом я живу одновременно с Вами. Надеюсь, Вы не станете разыскивать меня с целью мести? Свой год Вы назад уже не вернете, а я в этом году еще ни в чем не виноват и о путешествиях во времени знаю еще меньше вашего.