Представляете, дамы и господа, сынок — богоотступник?! Любитель мертвечинки, а?! Тебя же и прикончит, когда подрастет — там, в Междугорье, говорят, бывали прецеденты.
— Ты меня спас, — сказал я, сам прислушиваясь к своим словам. — Я тебе обязан. Правда. Что ты хочешь?
Мое отвращение к войне как проявлению зла было столь нестерпимо, что я даже посмел возразить.
На угрюмом лице Светоча Справедливости мелькнула еле заметная тень улыбки — и Яблоня немедленно ее заметила.
— Ой, — пискнула Яблоня и рассмеялась, а потом отвесила свой нелепый танцевальный поклон, показав крохотную вышитую туфлю из-под плаща. — Ой, мне так стыдно! Я поставила своего драгоценного мужа в неловкое положение и заподозрила Лучезарного в том, что он не рад видеть внука! Дурочка я…
Я смотрел на Антония, который решил стать царевичем Ашури — и он был мне больше братом и больше царевичем Ашури, чем Орел и вся моя настоящая родня. Мне было горько думать, что сейчас, обретя честь и душу, Антоний уйдет, а скорпионы из рода Сердца Города останутся. Антоний повел себя весело и лихо, будто тоже чувствовал, что именно сейчас обрел честь и душу; он попытался рассмешить Яблоню и толкнул меня, как разыгравшийся жеребенок — но я отлично видел в его глазах выстраданное понимание. Он не пытался играть в героя песни — он собирался на последнюю битву.