К тому времени, как дождь унялся и ветер утих, матросы называли меня "отчаянная госпожа".
Вскоре берег и вовсе исчез из виду, а наш корабль, поскрипывая такелажем и хлопая парусами, словно крыльями, скользил теперь среди сплошной воды почти бесшумно и стремительно. Мои камеристки звали меня в крохотный покоец, обустроенный специально для нас между каютой капитана и каморкой, где спали офицеры, но я не пошла. Мне хотелось стоять и смотреть, как за бортом пенится вода и разлетается стеклянными брызгами. Капли, соленые, как слезы, попадали мне на лицо и ветер высушивал их…
— Ты прекрасно знаешь, как о тебе вспомнят, мальчик, — сказал он. — Тебя мучает то, что ты проиграл? Что о тебе будут вспоминать, как о разбойнике, которого остановили на полпути, не позволив утопить в крови всех, с кем ты хотел это сделать? Если бы тебе удалось желаемое — ты был бы счастлив?
Пока лошади шли, я отлично держалась в седле; теперь же, когда они сменили аллюр на довольно-таки быструю рысь, мне стало ужасно неудобно и страшно. Лошадиная спина ходила подо мной ходуном, темные тени мелькали вдоль дороги — я изо всех сил ухватилась за повод, но все равно думала, что сейчас упаду под копыта.
Я ее узнал по лицу. Только по лицу и узнал, ага.
Свои, царские соколы, мстители и заступники в небе над городом — и никого, кто махнул бы рукой. Живых не осталось?! Все мертвы?!