Почему, с чего ему меня жалеть?! Он же должен злорадствовать сейчас, хотя бы потому, что оказался правым! Удовлетвориться, что мне, наконец, все отлилось — и эти сгоревшие туземцы, и его собственные мытарства… ну уж, если и не радоваться — не под его натуру, вроде бы, радоваться чужой смерти — то чувствовать, по крайней мере, что все выходит по справедливости… Так что ж?!
— Шуарле! — пискнула я. — Воин, пожалуйста, не уводи его!
— Ну и что, — сказал я. Нагло. — Я тут смотритель покоев. Моя госпожа у господина в фаворе, в спальню с третьими петухами вернулась, так что ты не должна ее будить. У нее должно быть свежее лицо к сегодняшнему вечеру.
Я сел. Сон как рукой сняло. Жерар стоял рядом с моей походной постелью.
— Лиалешь, — сказал Тхарайя, — не огорчайся. Я подожду, пока ты не раскроешь сердце. Иди отдыхать.
Вообще-то, если бы этим зверем стала не Сейад, было бы довольно страшненько. Но так никто, конечно, не испугался. Яблоня как-то разжалась, рассмеялась и стала ее гладить, Молния тоже — и даже младенчик потянулся, будто узнал свою няню. Пчелка, правда, ее трогать не стала — но Пчелка с Сейад особенно и не ладила, да и странно было бы: Пчелка же отроду правоверная, да еще и аристократка, а Сейад — огнепоклонница. Но Сейад нимало не смутилась, всех понюхала и пошла вперед. По темному камню у нее под животом за ней скользил светлый блик. Такой бывает, если наклонишь над полом свечу.