А если мне и было горько что-то оставлять, так это Бульку. Она сидела у ног Эмиля, поскуливала и так глядела на меня и на море, будто все-все понимала. Я бы ее взял, но думал, что будет смертельно обидно, если недосмотрю — и убьют мою собаку. Пришлось оставить ее Эмилю… а он и рад, зараза.
— Встань, — приказал, не оборачиваясь. — Я и наши с тобой нелады тут вообще не при чем, как ты не понимаешь! Я тебя уже давно простил — мне ты причинил гораздо меньше зла, чем мог.
Весь этот бесконечный и ужасный день я просидел взаперти.
Наверное, Шуарле еще не стал до такой степени птицей, чтобы тосковать и метаться от невозможности улететь. Он даже улыбался, встречаясь со мной взглядом — и я думала, что мы немало прошли вдвоем, и что, возможно, в этот раз нам снова удастся улизнуть от ожидающего нас кромешного ужаса.
— Ты — сокол царевича? — спрашиваю. В плащ укутался, как женщина, по самые глаза. Воины вокруг посмеиваются, мне бы и самому было смешно, но от холода забываешь про все приличия.