— Как ты назвал эти горы, принц? — спросил я.
Братья преклонили колена; я поборол порыв подойти к отцу и поцеловать его руку — не знал, как он воспримет это. Госпожа Алмаз подняла на меня набрякшие веки без ресниц, вызвав у меня приступ жалости — моя бабушка, выкованная из закаленной стали…
— Ты не спал всю ночь, да? — спросила я. — Наверное, ты очень устал. Тебе нездоровится?
Керим никому ничего не указывал. Мы знали.
Увы, моряки, не искушенные в этикете, не сумели скрыть эту печальную новость от моих несчастных фрейлин. Когда я увидела, наконец, свою бедную свиту при солнечном свете, у меня сердце сжалось от жалости — они напоминали мокрых кошек и своей в одночасье истрепавшейся одеждой, и своими осунувшимися личиками. К тому же бедняжки совершенно пали духом.
— Ни денег, ни выпивки, ни баб… Мы, значитца, сдыхать пойдем — а безбожники гнутого гроша не бросят? Вроде как каторга? Ну и дела, братья…