Пока шакалы огорчались и сетовали, что им не отломилось от этой лепешки — а я пошел на темную сторону, заваривать траву ти для рабынь. Оказывается, рабыни тоже болтали об этом несчастном корабле; они тут же принялись расспрашивать меня, не видал ли я чего замечательного. Я даже пожалел, что не видал — можно было бы по-человечески поговорить.
— Сейад! Нет! — снова крикнула Яблоня и дернулась к близнецам. Мне и Молнии пришлось тащить ее силой, она упиралась, пытаясь увидеть шаманский солнечный лучик.
Рядом с Бенедиктом эта ерунда немножко отпустила. Я расслабился, поел здешних фруктов — фрукты у них хороши, надо сказать — и улегся подремать. Хорошо бы было взять сюда женщину… ну, так… но, вроде бы, неоткуда… а оставаться одному не хотелось — и я послал за тюфяками для баронов, так что они устроились на полу этой спальни.
— Ты мой самый лучший друг, — сказала я. — Ты не забыл?
Утром свежесть разбудила меня чуть свет. Шуарле, спавший, завернувшись в одеяло, прямо на траве, проснулся еще раньше меня и теперь подкладывал хвороста в костер, чтобы заварить травник.
Я не на девку, а на Доминика смотрел в этот момент — и только увидел, как Око полыхнуло у него между пальцами и засияло, будто он каким-то чудом схватил огонь свечи, и этот огонь у него в кулаке все еще горит. Я успел сообразить, что это чудо Господь явил — и только тогда снова посмотрел на девицу.