Только потом выставил. Выскочила со всем своим скарбом — с тряпьем, с гребнями, раскосмаченная — на радость дежурным! Хотя, они уже привыкли, наверное.
В этом была безжалостная логика; кровь прихлынула к моим щекам, то ли от стыда, то ли от досады.
— Моей госпоже принесли кавойе чужие! — сказал он с преувеличенным, комичным сокрушением. — Как переживу это? Нет мне пощады, нет прощения!
— Я не пугал, — сказал он, все улыбаясь. — Я глупо пошутил. Ты просто не знаешь, как я могу напугать, Лиалешь.
Точно. Глаза совершенно бабьи, влажный такой взгляд. Абсолютно как у мачехи. В тринадцать лет парень может хоть что-то соображать — другие-то в тринадцать армиями командовали — а этот только кидается ко всем со своим сюсюканьем, смотрит на людей, как щенок пуделя — ах, как восхищенно и доверчиво! — и поминутно улыбается. Принц, прости Господи…
У меня нет таланта интригана. Какая жалость. При дворе это важнее, чем талант полководца.