Я устал, но мне достало ума не рассердиться на его кощунственную болтовню: Антоний выдал шуточку такого рода, какими обменивался со своими несчастными дружками, пока они еще были живы.
Они молчали. Молодой солдат с золотыми колечками в ушах порывисто вдохнул, будто хотел что-то сказать, но осекся.
Лицо Шуарле замерло; он, кажется, к чему-то напряженно прислушивался. Я беспомощно оглянулась вокруг — и дернула его за рукав: вокруг нас росли грибы. Они росли прямо на глазах, вспучиваясь сквозь щебень, валуны и дерн; их шляпки, покрытые слизью и пупырышками, увеличивались с невозможной скоростью — от размера блюдечка до размера блюда для парадного торта в королевском сервизе. Увидев это, Шуарле ахнул и потащил свой тесак из ножен.
— Монах! — окрикнул Антоний. — Хватит глазеть! Убери его отсюда!
Я чувствовал к драконам нестерпимую жалость, именно потому, что мне впервые было дано видеть гибель отдавших жизни за други своя — и сии светочи добродетели оказались язычниками. Я вновь думал о некоей светлейшей истине, общей для всех людей всех вер — моя душа оплакивала драконов-варваров, как брата и сестру.
Здесь, в краю перевернутого месяца, мои представления тоже изрядно перевернулись.