На меня снова напало вдохновение — именно напало, как разбойник. На плечах у меня лежал плащ, в котором я играла Скупую Старуху в фарсе о Трире-простаке; этот плащ замечателен был не только плотной тканью, защитившей меня от утреннего холода, но и пришитыми к его краю длинными седыми космами.
Луар насторожился. За всю свою жизнь ему лишь дважды случалось побывать на родине отца — он смутно помнил красивый городок на берегу реки, огромный дом с гербом на воротах, жёлтого старичка в тесном гробу — своего деда… Мать не была в Каваррене ни разу, по крайней мере на памяти Луара; отец никогда не вспоминал при ней о своей каварренской жизни — а вот Луару рассказывал, смачно и с удовольствием, и про породистых бойцовых вепрей, и про высоких тонконогих коней, и про славный полк гуардов, парады и патрули, охоты и иногда — дуэли… Тогда Луар завидовал отцу — и лишний раз осознавал, что такую жизнь ему не прожить никогда.
Губы старика беззвучно шевелились, и я понимала слова. Два пути. Только два… Впустить или умереть. И если он изберёт…
Солль кивнул, не поднимая головы. Перед глазами у него стояла переполовиненная луна, чёрные тени ветвей, переплетённые, как пальцы у судьи, и этот мальчик, бледный, как луна, поднимает шпагу из-под его, Эгерта ног…
Он дал лошади шпоры. Несчастное животное, несущее двойную ношу и никак не ожидавшее от хозяина столь безрассудной жестокости, дёрнулось и перешло в галоп.
Простите, декан, мысленно взмолился Эгерт. Простите это насилие, это кощунство… Что же делать, если…