«Боже, — подумал Черчилль, — а ведь это — война! Значит, напрасными были все усилия, благодаря которым удалось перехватить письмо русской императрицы. Написанное лично королеве, должно быть, в минуту крайнего раздражения, это письмо непременно привело бы к войне. Прочти королева хоть половину этого письма (без учета грязных ругательств, написанных на родном языке обеих женщин), никакие доводы парламента не смогли бы остановить эту разъяренную фурию. Хорошо хоть, что императрица не догадалась разослать копии своего письма в газеты, как сделал со своей чертовой телеграммой ее чертов муж. Значит, все напрасно: это — война!» Расширенными от пережитого волнения глазами он смотрел, как четко, словно на параде, русские офицеры сомкнулись вокруг посла и вышли из кабинета. Когда дверь закрылась за последним из них, Черчилль перевел дух. Он еще жив. Правда, никто не знает — надолго ли? Неожиданно он расхохотался. Ведь это же так смешно: к премьер-министру Британской империи привели его будущих убийц, познакомиться. Представиться, так сказать. «Алиса, это пудинг. Пудинг, это Алиса…» Ну разумеется, разве может воспитанный человек иметь дело, да еще такое «интимное», с незнакомцем? Как там было? «…Вы не могли бы представить меня вон тому джентльмену у камина? — О, конечно! — Будьте любезны. — Сэр Арчибальд, позвольте представить вам сэра Чарльза Коунта. — Очень приятно. — Мне тоже, сэр Арчибальд. А теперь позвольте сообщить вам, что у вас горит ботинок…»