— Страну мыслителей и поэтов защищать незачем, разве что от таких же кабаньих голов и им подобных, которые держат мыслителей и поэтов в тюрьмах, пока те живы, а потом делают из них для себя рекламу.
— Ему разрешается, — говорит Хунгерман. — В качестве кого же ты хочешь идти в мир?
— Какое-нибудь занятие в большом городе, хотя бы курьером при какой-нибудь газете, мне все равно.
— Ну ладно, — шепчу я. — Хоть ты и не заслуживаешь, но я еще раз даю тебе шанс исправиться. Я разжалую тебя только в ефрейторы, да и то на время. Если ты до конца сентября будешь справлять нужду, как подобает цивилизованному человеку, тебя опять произведут в унтер-офицеры; к концу октября — в сержанты; к концу ноября — в вице-фельдфебели; а на Рождество станешь опять кадровым ротным фельдфебелем в отставке, понял?
— Да? А вам какое дело? Тут моя семейка разоряет меня…
— А при чем тут евреи? — отвечает вопросом на вопрос Ризенфельд.