— Я ждал, что вы сами мне обо всем расскажете. И подумал: раз не говорит, значит, у нее есть на то свои причины.
— Куда вы переставили картину? — спросил шахматист.
— У нас только один перспективный вариант: продолжать игру нашей королевой. — При этих словах шахматист взглянул на Хулию. — Но, поступая так, мы рискуем потерять ее.
— Конечно, ферзем. — Сесар выглядел обиженным. — Ведь существуют определенные правила… — Не договорив, он закончил фразу жестом правой руки. Тонкой, бледной руки, на тыльной стороне которой просвечивали голубоватые выпуклости вен и которая — Хулия теперь знала это — с такой же естественностью могла убить; может быть, ее смертоносный размах начинался с того же изящного движения, какое сейчас Сесар проделал ею в воздухе.
— Успокойся, Макс, — повторила Менчу, хотя Макс вроде бы и не нервничал. — Видишь? Он даже не сам это выдумал. Примеряет на себя чужой венок… Или это называется «лавры»?
— Да, — согласился Муньос, — Победа состоит именно в том, чтобы доказать парадокс, нанеся поражение самому себе. — Он метнул быстрый взгляд на Хулию. — В общем-то, Бельмонте был прав. Эта партия, так же как и картина, подтверждала самое себя.