Хулия, заложив руки за голову под волосами, размышляла, глядя в светлые глаза антиквара.
— Да в общем-то почти нет. Думаю, в глубине души он побаивается, что Менчу узнает.
— Понимаю, — пробормотал он спустя несколько секунд.
— Слон, — продолжал Муньос, — фигура, которая более всех других приближается к понятию гомосексуализма: вспомните ее глубокие диагональные ходы… Да. Вы также взяли на себя замечательную роль в облике этого слона, который защищает беспомощную белую королеву и который в конце концов, в порыве возвышенной решимости, запланированном с самого начала, наносит смертельный удар своей собственной темной ипостаси, а кроме того, преподносит своей обожаемой белой королеве поучительный и кошмарный урок… Все это открывалось мне постепенно, по мере того как я сопоставлял и сопрягал возникающие у меня догадки. Но я считал, что вы не играете в шахматы. Поэтому сначала я никоим образом не подозревал вас. А позже, когда начало вырисовываться нечто более определенное, меня охватило недоумение. Вы развивали партию по пути, слишком совершенному для обыкновенного шахматиста и вовсе уж немыслимому для простого любителя… Собственно говоря, я до сих пор недоумеваю.
Сесар вздохнул, вертя на пальце перстень с топазом.
— Нет. Хотя то, что я читаю, пожалуй, имеет с ними некоторое сходство.