Оба зеркала — венецианское и нарисованное — заключали Хулию в некое нереальное пространство, стирая грань между тем, что находилось по эту сторону картины, и тем, что по ту. Золотистый свет окутал и ее, когда очень медленно, едва не опираясь рукой о покрытый зеленым сукном нарисованный стол, осторожно, чтобы не свалить расставленные на доске фигуры, она наклонилась к Роже Аррасскому и поцеловала уголок холодного рта. А обернувшись, увидела блеск ордена Золотого Руна на алом бархате кафтана другого игрока, Фердинанда Альтенхоффена, герцога Остенбургского, и его глаза, темные и непроницаемые, пристально смотревшие на нее.
— А вам не приходило в голову, что я могу отказаться участвовать во всем этом?
— Как-то раз вы меня спросили, есть ли на свете женщины, которые играют в шахматы… — заговорил он наконец. — И я ответил, что, хотя шахматы — мужская игра, некоторые женщины играют в них довольно неплохо. Но они являются исключением.
— Я не могу верить тебе, Сесар. Больше не могу.
— Или кто-нибудь замазал фразу позже, — полувопросительно-полуутвердительно проговорила Менчу.