— Iesus Nasarenus Rex Iudaeorum, — говорит он. — Это латынь. Иисус Назорей Царь Иудейский.
Главная камера почти заполнена, ложная — тоже. Новую партию приходится распихивать кое-как: ящики взламывают и слитки засовывают в пустые промежутки. На ящиках — орлы и свастики, сами слитки — из Берлина, Вены, Варшавы, Праги, Парижа, Амстердама, Риги, Копенгагена, Будапешта, Бухареста, Милана. Еще есть картонные коробки с алмазами. Картон местами подмочен и пахнет морем. Гото Денго понимает, что из Германии недавно пришла большая подлодка с фашистской казной. Становится понятно, чего они две недели сидели без дела — ждали эту самую лодку.
Бобби Шафто просыпается от запаха дыма. Пахнет не забытым в духовке печеньем, не тлеющей кучей осенней листвы и не бойскаутским костром. Это смесь дымов, которых он последние года два изрядно нанюхался: например, от горящих зданий, резины, топлива.
— Только честно, — просит Уотерхауз, — можно ли их различить по трескучей рации?
— У вас есть какие-нибудь цитрусы? — Он улыбается, демонстрируя десны с малиновыми впадинами вместо зубов.
— Ладно, извини, но я хочу сказать, что в самолете мне пришло в голову: может, ты не так и виноват, а это Чарлин тебя захомутала.