Когда все поели, Гимназист принес откуда-то терпкого и горячего зеленого чая. За чаем они опять закурили. В тесном кабинетике было накурено — не продохнуть. В глазах у меня щипало, а пиджак насквозь провонял никотином. Кончился чай — и начались очередные вопросы. Нескончаемый поток концентрированной белиберды. С какого места и по какое я читал “Процесс”. Во сколько переоделся в пижаму. Я рассказал Рыбаку общий сюжет “Процесса” — но его, по-моему, не зацепило. Наверное, для него эта история прозвучала слишком буднично. Я даже забеспокоился: а доживут ли, вообще, творения Франца Кафки до двадцать первого века? Как бы то ни было, сюжет “Процесса” в моем изложении был также занесен в протокол. Кому и за каким дьяволом нужно записывать все подряд — у меня в голове не укладывалось. И правда, Кафка в чистом виде… Я ощутил себя полным идиотом и заскучал. Я устал. Голова не работала. Все происходящее казалось слишком ничтожным и слишком бредовым. Тем не менее, эта парочка просто из кожи вон лезла, засовывая нос в каждую щелку того, что было со мной вчера, задавая вопрос за вопросом — и подробно записывая мои ответы один за другим. То и дело Рыбак забывал, как пишется очередной иероглиф, и спрашивал у Гимназиста. Эта странная работа, похоже, им совершенно не надоедала. Даже изрядно вымотавшись, они вкалывали, не покладая рук. Их уши, точно локаторы, улавливали тончайшие оттенки моих интонаций, а глаза горели страстным желанием выудить из услышанного хоть какую-нибудь неувязку. Время от времени то один, то другой выходил из комнаты и через пять или шесть минут возвращался. Совершенно несгибаемые ребята.