Но Лимбах не отвяжется. Покоя от него теперь не будет и ночью, в собственном номере. Хуже всего, что окно выходит прямо на улицу…
Гнев Элизы вдруг исчез, вытесненный страшной мыслью. Если об этом узнает Чингиз-хан, глупый мальчик погибнет!
О-Бара. Довольно! Перестаньте! Мы с вами не одни! (Неслышимому.) Как смел без приглашенья явиться ты, фигляр?
«Боже, спаси его, спаси!» – молила Элиза и бежала, стуча каблучками по мокрому тротуару. Бежала, не разбирая дороги.
И что же вышло? Роль досталась японцу! Его круглая узкоглазая физиономия, видите ли, показалась режиссеру более интересной, чем лицо Эраста Петровича. Маса, скотина такая, имел наглость принять предложение. Когда же увидел, что господин недоволен, объяснил по-японски, что так будет гораздо удобней следить за труппой изнутри. Это было вполне логично, и Фандорин кисло пробормотал: Сорэ ва тасикани соо да кэдо… Не устраивать же спор из-за роли при свидетелях. Мысленно он проклинал себя: во-первых, за то, что не посвятил Масу в свои планы; во-вторых, за то, что притащил японца с собой.
Он понимал: с этой болью нужно что-то делать, сама собой она не утихнет.