— …много о них, — услышал я слова Бена. — Но готов.
— О, — сказан я. — Я этого не знал. — В пьесе лациллиум подавался как абсолютная панацея.
— Моя мастерская. Послезавтра. Полдень. — Тон его голоса намекал, что это на самом деле не вопрос.
Даже в этом грязноватом Береговом трактире я привлекал внимание. Моя рубашка представляла собой старый дерюжный мешок с дырками для рук и головы. Холщовые штаны были мне изрядно велики и провоняли дымом, салом и застоялой уличной водой. Я подвязывал их обрывком веревки, откопанным в каком-то мусоре. В общем, я был грязен, бос, да к тому же здорово смердел.
Бери больше: я в аркануме дольше, чем любой из вас прожил.
— Однако нож ты держишь неправильно, — буднично заметила Денна, кивнув на мою руку. — Если ты пырнешь кого-нибудь, твой захват соскользнет и ты разрежешь себе большой палец. — Протянув руку, она чуть передвинула мои пальцы. — Если держишь вот так, палец останется целым. Обратная сторона — много теряешь в подвижности запястья.