Отец перевел дыхание и сделал паузу — с открытым ртом, словно собираясь продолжать. Тут по его лицу расплылась широкая злорадная ухмылка, он быстро наклонился и аккуратно убрал лютню в футляр. Раздался хоровой вопль и громогласные сетования, но все понимали, что им повезло услышать хотя бы столько. Кто-то завел танцевальную мелодию, и протесты стихли.
Хронист открыл глаза, но не увидел ничего, кроме пляски теней и света. В черепе пульсировала боль. Исполосованные тыльные стороны рук горели, а в левом боку что-то тупо ныло и тянуло при каждом вдохе.
— Если ты возьмешь за кусок звездного железа такого размера меньше восемнадцати талантов, то прорежешь дыру в собственном кошельке. Его купят ювелиры или богатеи — как диковинку. — Он постучал себе по носу. — Но если ты отправишься в Университет, то поступишь еще лучше. Артефакторы просто обожают лоденники, и алхимики тоже. Если ты поймаешь кого-нибудь из них в хорошем настроении, получишь еще больше.
Но пока я сидел на углу, в меня вползло легкое беспокойство. Ощущение, что я упустил что-то, пыталось испортить так редко выпадающее мне счастье. Я попробовал отмахнуться от него, но оно зудело во мне весь тот день и весь следующий, как москит, которого нельзя даже увидеть, не то что прихлопнуть. К концу дня я уверился, что пропустил что-то важное в истории, рассказанной Скарпи.
Целую минуту я напоминал себе, что я уже не тот грязный маленький побродяжка, которого избили два года назад. Теперь, чистый и хорошо одетый, я выглядел как местный. Но старые привычки умирают долго. Я изо всех сил сдерживал черно-алую ярость, но не мог понять, злюсь ли я на себя, на стражника или на весь мир. Возможно, на все понемножку.
Мой желудок сжался от его небрежного тона. Если там случилось побоище, то лудильщик наверняка должен был об этом слышать. Я оцепенел от ужасной мысли: я влез в долги и проехал полпути до гор, гоняясь за призраками.