Я потянулся, хрустя всем своим бедным скелетом. И снова услышал: жужжание. Тихое, вкрадчивое. Это «ж-ж-ж»…
Фотография, конечно, старая. Моему гостю лет тридцать – или чуть больше. Ямочка на подбородке, яркие губы. Красивые глаза, только цвет какой-то странный. Серый? Нет, светлее. Невысок, но крепок, не иначе тренировался, причем не один год. Кисти узкие, какие-то детские. И запястья – тонкие, как бабки у породистого скакуна.
В просвете мелькает хвост; и еще – медленно вползает рубчатый край колеса. Это Фол. Устраивается поудобнее. Магистр на диване достает очки из бокового кармана пиджака, водружает их на нос; но взгляд его по-прежнему беспомощен.
Такая вода бывает лишь при единственных обстоятельствах, предвещающих толпу скорбных родственников и гнусавое бормотанье священника.
Есть такие лица, есть такие люди, что всегда кажется: он здесь и в то же время далеко, по другую сторону зеркального стекла. Сыплет ноябрьский дождь, а он занавесит глаза бровями, и там, под лохматыми занавесями, отражается пронзительная голубизна чужих небес; на улице духота и мертвый штиль – а его выгоревшую за лето шевелюру треплет нездешний ветер. Зато загар к нему липнет безо всяких кремов – любо-дорого поглядеть! Иной, бывало, весь облезет, пузырями-волдырями – а он темным золотом сияет, и припухлые, еще детские губы слегка тронуты взрослой улыбкой.
Мгновением позже я обеспамятел, теряя сознание, как теряют монетку, опущенную в дырявый карман, стремительно вылетая с Выворотки на Лицо; но мгновения нам хватило.