— Как невольники коней приведут, ты поезжай, урус. Пусть твоя дорога будет ровной и чистой. А я ныне на Каму отправляюсь. Скачки у нас там с родами юргинскими, праздник. Но тебе, я вижу, недосуг.
— Русская… — Раб толкнул невольницу вперед, вернулся к очагу и продолжил обжаривать над огнем мясо. Хазарки сбились с ритма, освобождая дорогу новой участнице пира, забежали к ней за спину, подальше от веселого хозяина, затанцевали снова.
Дома за тыном стояли плотно, срубленные из толстых бревен в два жилья — как называли на Руси двухэтажные дома. Да оно и понятно: пространства за стеной немного, а и самому расположиться нужно, и скотину загнать, и припасы разместить. Улицы лежали почти чистые, если не считать втоптанного в снег навоза; дым из торчащих над кровлями труб не шел — видать, хозяйки как раз запаривали в раскаленных топках каши с салом и мясом, запекали хлеб и куличи, заваривали сбитень.
— Да, взял грех на душу, — кивнул Олег. — И что?
И снова потянулись долгие многокилометровые дни наедине с небом и бесконечными сосновыми борами по берегам.
— Да, — хмыкнул хан, — это верно. Ты, урус, воистину оброс, как медведь лесной. Лезет шерсть, что трава на кочке, а тебе все едино. Издалека видать — не вогул. Мы издавна к красоте тянемся, абы как ничего не пускаем.