– Что здесь происходит? – строго спросила она.
– Когда ты приедешь? – спросил Николай Дмитриевич, провожая дочь до двери. – Завтра?
– Я уж с вами не полечу, – продолжал между тем Головин, – не по возрасту мне такие перелеты, у меня давление. А вы там смотрите, ведите себя правильно, все организуйте честь по чести. И держитесь. Горе у тебя, конечно, Родька, огромное, я это понимаю, но ты – главное – себя береги и Любочку с Лелей, будь им опорой. Нам, старикам, пора уходить, так что все закономерно и правильно. Мама твоя прожила долгую хорошую жизнь, была счастлива, сына вырастила, внуков понянчила, чего еще нужно? Пусть земля ей будет пухом. Постарайся не очень горевать, ей сейчас хорошо, порадуйся за нее.
– Ну как же, у них появится стимул одеться, причесаться, привести себя в порядок, выйти. Ты знаешь, я все не могу забыть вашего Николая Дмитриевича: ведь он практически заживо похоронил себя в квартире, когда вбил себе в голову, что не может выходить из дому. Я помню, как Любаша и Томка насильно выводили его гулять. А ведь если бы он больше двигался, ходил, гулял, развлекался, он бы, наверное, прожил дольше. Я тут пока размышлял над своим проектом, много консультировался со специалистами, так они мне сказали одну любопытную вещь: настоящее старение начинается тогда, когда человек говорит себе, что он чего-то не может. Как только он себе это сказал – всё. Он уже действительно этого не может. Мозг дал команду организму, организм команду немедленно выполняет, он так устроен.
– Я в том смысле, что это дача вашей семьи или дяди Родика?
– Для начала нас не учитывай, папа отсюда не двинется. Считай только себя, Родика и Лелю. Какие помещения тебе нужны, чтобы жить легко и счастливо?