— У Черной Ямы мы брали ненависть… — шепотом прибавил он и тотчас, будто испугавшись собственной смелости, скрылся за спинами других воинов.
Под ногами земля уже не дрожала — ходила ходуном, кое-где начали появляться змеящиеся трещины — Пожиратели Скал близились.
Молчание. Никто не шелохнулся, и Фолко далеко не сразу набрался храбрости поднять взор и взглянуть прямо в лицо Олмеру, а когда наконец дерзнул — то в который раз уже изумился. Перед ним был Олмер, такой же, каким они встретили его на Сираноне два года тому назад; это было лицо человека, сильное, властное, гордое — но не было в нем померещившейся хоббиту сухости и резкости; нос его, выглядевший пять минут назад прямо-таки вороньим клювом, обтянутым тонкой кожей сухим костяком, вновь стал обычным; исчезла болезненная заостренность подбородка, исчезло все, что отличало его от прежнего Олмера и что так поразило Фолко, когда Вождь шел мимо строя.
В сотне новоприбывшие быстро завоевали всеобщее расположение. Роханцы умели понимать и ценить высокое воинское искусство, и про Фолко, на спор сбивавшего метательным ножом на лету птицу, говорили: «наш половинчик», и им простодушно хвастались перед другими сотнями… Вообще кашеварам в дозоры ходить не принято — но Фолко не стоило больших трудов, уговорить сотника посылать его наравне с другими воинами; и всякий раз, всматриваясь в непроглядную тьму молчаливого противоположного берега, он невольно думал: может быть, все еще как-нибудь обойдется?
— Та-ак… — Торину не нужно было разыгрывать полную растерянность и горькое разочарование. — Что же теперь делать? Куда нам идти? Куда он мог направиться?
Не отрываясь, они смотрели на приближающееся к ним темное море врагов.