— Я знаю, что это неправда, — перебил он меня. Его быстрая, уверенная реакция удивила меня.
Полчаса спустя мы набились в комнату Лиссы: три других стража, госпожа Кирова и надзирательница. Я впервые оказалась в комнате Лиссы. Наталье удалось-таки добиться, чтобы их поселили вместе, и комната была разделена на две части, разительно контрастирующие между собой. Половина Натальи выглядела обжитой, с фотографиями на стенах и вышитым постельным покрывалом явно нездешнего происхождения. А у Лиссы набралось так же мало личных вещей, как и у меня, отчего ее половина выглядела почти голой. На стене висела одна фотография, сделанная во время последнего Хеллоуина, когда мы нарядились феями, с крыльями и блестящим макияжем. При виде этой фотографии и связанных с ней воспоминаний в груди у меня заныло.
Она подняла на меня взгляд, и тут я увидела это. Бледное кольцо красного вокруг зрачков. Кожа совсем бледная, даже для мороя. Рот измазан кровью. Но выразительнее всего был ее взгляд, такой холодный, такой злобный, что у меня чуть сердце не остановилось. Взгляд, свидетельствующий о том, что она больше не принадлежит к миру живых, она стала стригоем.
— Лисса! — воскликнула я. — Прекрати! Заставь его остановиться.
С таким видом, будто ему хотелось этого больше всего на свете, он выбрался из постели, унося с собой ожерелье. Казалось, будто при этом он отрывает часть меня, но одновременно возникло необыкновенно пугающее ощущение пробуждения. Теперь я могла думать ясно, а не под воздействием тела с его порывами.
Душевная боль и сострадание — вот чувства, которые хлынули в меня через нашу связь.