Она успокоилась — и тут же уснула. И ничего ей не снилось, даже розовая пластмассовая линейка, и она прекрасно выспалась, и легко проснулась в пять утра, и стала ждать, когда проснется Любочка. А Любочка не просыпалась, она сегодня спала себе и спала, и калачиком не сворачивалась, вытянулась во весь рост на спине, столкнув простынку к ногам, закинув руки за голову и подставив судьбе голый беззащитный живот. Не отдаст она Любочку, вот что. Ни в детский дом, ни каким-то приемным родителям, пусть они будут даже ангелами во плоти и миллионерами по жизни. Никакие ангельские миллионеры не выхватывали полумертвую Любочку из вонючих лап гнусного чудовища, не сидели по ночам в больничной палате, чтобы Любочка не боялась спать, не караулили в розовых кустах с охотничьим ружьем, не видели, как Любочка спала раньше — свернувшись в тугой клубок и закрыв голову руками, — и как спит теперь, — совсем как обычный ребенок, точно так же, как спали Вера-Надя в ее возрасте. Вон, даже улыбается во сне. А о детском доме и говорить нечего. Она была в некоторых, она знает, что это такое. Даже в самом лучшем детском доме Любочка опять научится прятаться в темных углах и разучится улыбаться во сне. Нет, не отдаст она Любочку никому. Любой ценой. Любочка уже ее ребенок, и пусть только кто-нибудь попробует отобрать ребенка у матери.