– Возможно, – улыбнулся учитель, длинноусый географ Камышов. – А что?
Комиссар с уважением смотрит на нас. Проходят беззвучно пятнадцать минут. У меня все идет гладко – никаких дорожных аварий. Бамбука исписала два листа. У Степки бумага чиста. Костя Жук, привстав, бегло проверяет в последний раз уже готовое решение… Он первый!
– О, какой зной! Мне душно! – говорила на сцене королева, обмахиваясь веером, а изо рта валил пар, как из самовара. Телогрейка просвечивала под ее кисеей, Из будки дымился шепот суфлера. От зрителей несло нафтолизолом. Перед посещением театра нас обильно поливали этой зловонной дезинфицирующей жидкостью, а когда мы возвращались, нас осматривали в передней со свечкой в руках.
Кулак затмился. В свете фонаря блеснула лагуной лысина – лысина Э-мюэ, знакомая лысина Кирикова, человека-поганки.
Однажды он является во временно осевшую школу к концу уроков, охрипший, с запавшими воспаленными глазами и желтым налетом махорки на белых губах. От него пахнет карболкой.
– Давайте, давайте, кладите. Я еще имею право удара! – горячился папа.