Мересьев повернулся на бок, повозился в соломе, закрыл глаза и тотчас же забылся каменным сном.
Он нажал обе гашетки. Куда он попал: в баки ли, в мотор ли, в кассету с бомбами, — он не понял, но немец сразу исчез в буром облаке взрыва.
— Ишь, зажигательными жалуют, — усмехнулся шофер, разглядывая пробитую снарядом и уже горевшую стенку. — На машины вышел.
— Вы ко мне, товарищ старший лейтенант? — солидным, самоуверенным баском спросил он.
Он назначил Алексею явиться к началу летного дня и обещал сейчас же «попробовать».
— «Рихтгофен», а «лавочкиных» боишься! — злорадно сказал сквозь зубы Мересьев, смотря на приближавшийся к ним вражеский строй и чувствуя во всем собранном теле веселую невесомость, захватывающий восторг, от которого волосы шевелились на голове.