– Efgvén – gthôuv – bge – shpèvg – égvele – wgevl... Efgvén – gthôuv – bge – shpèvg – égvele – wgevl... Efgvén – gthôuv – bge......... – пытались сообщить мне ее шаги.
Закрыв футляр, я ставлю машинку на место и, приподняв крышку, заглядываю в большую тростниковую корзину по соседству. Набор для пикника. Ножи, вилки, глиняные тарелки и железные кружки, пачка пожелтевших от времени салфеток. Вещи из старых времен. Из эпохи, когда еще не было одноразовой посуды.
– Именно так, – сказал я. – Если б ты знала, сколько всего на меня свалилось...
Подпирая щеки ладонями, я с глухой обреченностью наблюдал, как мойка наполняется битым стеклом. Все, что пыталось торчать, трамбовалось; все, что имело форму, перемалывалось в мелкую крошку. Сквозь грохот бьющегося стекла было слышно, как Верзила насвистывает какой-то мотивчик. Какой – непонятно, ибо мелодия отсутствовала в принципе: на слух больше напоминало скрип нити для чистки зубов. Проклятая нить елозила по щели между зубами то вверх, то вниз, и от ее заунывного скрежета сводило челюсть. Я помотал головой и сделал очередной глоток пива. Желудок разбух и затвердел, точно кожаный портфель служаки из соседнего банка.
Я стянул с плеч рюкзак, откопал между консервами и бутылкой виски нейлоновую веревку и передал ей. Она привязала один конец к моему ремню, а другим обвязалась вокруг пояса. Затем отошла, натянула веревку и подергала, проверяя узлы.
Я сажусь напротив и смотрю ей в лицо. Невыразимая тоска опять словно затягивает меня куда-то.