На мне была футболка, тонкие брюки и теннисные тапочки, но я чувствовал, как на солнцепеке под мышками и на груди выступил пот. Как раз в то утро я достал футболку и брюки из коробки с летними вещами, поэтому в нос еще бил резкий запах нафталина.
Она долго ничего не говорила. Чем дольше длилось молчание, тем сильнее, мне казалось, становился аромат цветов.
Некоторое время мы молча жевали. Я уже давно не ел в компании. Все было очень вкусно. Я сказал об этом Крите, и мне показалось, что ей приятно это слышать.
Скоро мне стало не хватать отрывочных встреч с Кумико в больнице в промежутках между делами. Хотелось встретиться где-нибудь в другом месте и поговорить как следует, никуда не торопясь. И наконец я решился назначить ей свидание.
Так незаметно пролетело полгода. К концу осени 47-го года я сделался для Бориса совершенно незаменимым. На мне лежали все его дела, в то время как Татарин и созданный Громовым «эскадрон смерти» разбирались с неугодными. Вызова в Москву от госбезопасности Борис еще не получил, но к тому времени он, похоже, уже не горел желанием возвращаться в столицу. Лагерь и шахта превратились в подчиненную ему территорию; жил он со всеми удобствами под охраной личной армии и накапливал все больше богатства. Впрочем, вполне возможно, что московское начальство предпочитало не отзывать его в Москву, а держать в Сибири, тем самым укрепляя там свою власть. Между Москвой и Борисом шла активная переписка, не по почте, конечно, – письма доставляли по железной дороге секретные курьеры, все как на подбор высокие, с холодными как лед глазами. Когда такой человек входил, в комнате, казалось, тут же опускалась температура.
– Пожалуй, что так, – сказал я. – Но мне только что звонила твоя сестра. Очень волнуется, что ты пропала. Ночь на дворе, а тебя нет дома, и у нее нехорошее предчувствие. Она просила сказать, чтобы ты сразу дала о себе знать, если я тебя увижу.