Мускатный Орех ничего не знала о женщинах, которые к ней приходили. Они о себе не рассказывали, а сама она не спрашивала. Имена, которыми женщины назывались, совершенно очевидно были вымышленными. Однако вокруг них витала особая аура – смесь денег и власти. Они совершенно этого не показывали, но по одежде и манере одеваться Мускатный Орех сразу могла сказать, к каким слоям общества они принадлежат.
– Выходит, если у меня к Мальте какое-то дело, надо ждать, пока она сама со мной не свяжется?
Ни слова не говоря, я положил трубку. Вытянувшись на диване, уставился на часы и глубоко вздохнул. Разговор занял минут пять-шесть.
– Когда Корица был еще маленький, я рассказала ему о подводной лодке и зоопарке. О том, что я видела в августе 45-го с палубы транспорта. О том, как японские солдаты расстреливали зверей в зоопарке, где работал отец, пока американская подлодка нацеливала пушку на наше судно, чтобы его потопить. Я долго никому не рассказывала эту историю, держала в себе. Молча блуждала в мрачном лабиринте между иллюзией и реальностью. Но когда родился Корица, я поняла, что он единственный, кому я смогу это поведать. Он еще не понимал слов, а я уже начала ему рассказывать, снова и снова передавая полушепотом подробности того, что тогда произошло, и эти картины живо вставали передо мной, как будто я открывала крышку и выпускала их наружу.
«Борис свое слово сдержал. Японским военнопленным предоставили кое-какое самоуправление, разрешили выбрать из своих представителей комитет, во главе которого встал подполковник. После этого лагерной охране запретили издеваться над заключенными, и отвечать за порядок в лагере стал комитет. Если все было тихо и норма выполнялась, нас не трогали. Такую линию проводило новое начальство (или, другими словами, Борис). Эти на первый взгляд демократические новации мы, японцы, конечно, встретили с одобрением.