С этими словами Усикава извлек из кармана пиджака пачку бумажных салфеток и высморкался. Свернув из использованной салфетки шарик, запихал его в карман.
– Послушай, а где твоя одежда? – спросил я, стоя в дверях.
При всем том Корица не производил впечатления человека с отклонениями. Что бы он ни делал, все выглядело естественным и правильным. Может, у него в голове запечатлелась живая картина того, как должен быть устроен этот мир, или, по крайней мере, здешний мирок, и поддерживать его в таком состоянии было для него так же естественно, как дышать. Или он лишь чуть помогал ходу вещей, когда мир охватывало страстное и непреходящее желание вернуться к своей первозданной форме?
– Да, да. Госпожа Мальта Кано. Как она тебе показалась?
Лишенное бега часовых стрелок время – неделимое и не поддающееся измерению – продолжало во мраке свой ход. Из непрерывно текущего прямого потока время превратилось в потерявшую форму жидкую субстанцию, которая расширялась и сжималась по собственному усмотрению. Я был заключен внутри времени – засыпал и просыпался в нем, опять проваливался в сон и снова просыпался, понемногу привыкая к тому, что, не глядя на часы, тоже можно жить; внушал телу, что мы больше не нуждаемся во времени. Однако скоро меня охватило сильное беспокойство. От нервной привычки смотреть на часы каждые пять минут избавиться и в самом деле удалось, но с ней вместе бесследно исчезла ось временных координат, и мне показалось, будто меня ночью сбросили в море с палубы идущего на полном ходу корабля. Криков моих никто не слышал, и корабль уходил все дальше и дальше, пока наконец не пропал из виду.