Он стоял, оглядываясь кругом в тщетной надежде ухватиться за что-нибудь, чуть ли не смеясь над своим идиотским положением: отлил водичку, нечего сказать.
– В бумажнике лежит фотография вашей матери, мне нужно взглянуть на нее, – сказал Джонни. – Пожалуйста.
– Круто взял, ничего не скажешь, – и повернулся к Колесу.
Рука Джонни упала, кружка стукнула об стол. Баннерман, сняв очки, усердно тер стекла.
– Что-то с желудком, – сказала она, выдавливая улыбку. – Я думаю, это сосиска. Может, поедем домой?
И пришло что-то еще: ощущение того, что он изменился. Это ощущение не нравилось Джонни. Он не доверял ему. Джонни считал, что любое изменение ни к чему хорошему не приведет. Оно предвещает, думал он, лишь печаль и плохие времена. Джонни вступил в темноту, обладая всем, теперь же он чувствовал, что выходит из нее, не имея абсолютно ничего, – разве только в нем появилось что-то странное, незнакомое.