Джонни отправился на кухню и начал не спеша готовить ужин – самый простой, на двоих, на отца с сыном. Жили они по-холостяцки. Не так уж плохо. Мало-помалу Джонни поправлялся. Они беседовали с отцом о тех четырех с половиной годах, которые прошли мимо Джонни, о матери – к этой теме они подбирались осторожно, но все ближе и ближе, словно по спирали. Тут, наверное, важнее было не столько понять то, что случилось с матерью, а прийти к какому-то согласию. Нет, дела не так уж плохи. Всему как бы подводился итог. Для них обоих. А с января он снова будет преподавать в Кливс Милс, начнется новая жизнь. Он получил от Дейва Пелсена полугодовой контракт, подписал его и отослал назад. Что тогда будет делать отец? Жить дальше, полагал Джонни. У людей вырабатывается привычка, живут себе – и все, разменивают день за днем без особых переживаний, без большого шума. Он будет навещать Герберта почаще, каждый уик-энд, если нужно. Многое так быстро изменилось, что Джонни оставалось лишь медленно двигаться на ощупь, подобно слепцу в незнакомой комнате.
– Хорошо, – ответил доктор Браун. – Я вам верю. Если раз проснулся, проснется опять. Скорее всего. Зависит от…
– Не знаю. – Он переводил взгляд с поджарого, лощеного Ланкте, выбивавшего новую сигарету о циферблат часов, на Бейсса, крупного, усталого человека с лицом таксы. – Как, по-вашему, он попытается пойти дальше? Если попадет в палату представителей?
Чак испуганно обвел глазами столпившихся людей, затем перевел взгляд на Джонни. Потрогал большую шишку, которая вырастала на лбу мальчика.
Потом ему сказали, что он потерял сознание. Он помнил только эту странную навязчивую мысль и как, открыв глаза, увидел вокруг лица испуганных хоккеистов, обеспокоенных взрослых, любопытных малышей. Ухмылялся Тимми Бенедикс. Чак Спайер поддерживал Джонни.