- Это почерк Лиходеева, - наконец выговорил Римский, и Варенуха, глянув ему в лицо, удивился перемене, которая в нем произошла. Римский как будто бы постарел лет на десять. Глаза его в роговой оправе утратили свою колючесть и уверенность, и в них появилась не то что тревога, а даже как будто печаль.
В течение минуты Римский и Варенуха молча, касаясь друг друга лбами, перечитывали телеграмму.
Кентурион подошел к ведру, взял у легионера губку, обмакнул ее, посадил на конец копья и, придвинувшись к Ешуа, так что голова его пришлась на уровне живота, копьем взмахнул. Мухи снялись с гудением, и открылось лицо Ешуа, совершенно заплывшее и неузнаваемое.
А на ней появился весьма пожилой бритый человек во фраке тотчас скроил мрачное лицо и, глядя в угол, заговорил нараспев:
И ополоумевший маэстро, сам не понимая, что он делает, взмахнул палочкой, и оркестр грянул залихватский, чудовищный, нелепый, нестерпимый марш, после чего все смешалось.
Ешуа с трудом разлепил веки, и на кентуриона глянули совсем разбойничьи глаза.