– А мы-то за что? – кричали «зубрилы», преданно глядя на грека.
– Ну? – повторял Ипполит Матвеевич на разные лады. – Ну? Ну?
– Что ж, – заметил Дядьев, – кажется, в общих чертах… все? Все как будто?
Великий комбинатор старался, но отсутствие способностей все-таки сказывалось. Надпись поползла вниз, и кусок кумача, казалось, был испорчен безнадежно. Тогда Остап, с помощью мальчика Кисы, перевернул дорожку наизнанку и снова принялся малевать. Теперь он стал осторожнее. Прежде чем наляпывать буквы, он отбил вымеленной веревочкой две параллельных линии и, тихо ругая неповинного Воробьянинова, приступил к изображению слов.
Остап завел с дворником беседу о мебели, и уже через пять минут концессионеры знали все. Всю мебель в 1919 году увезли в жилотдел, за исключением одного гостиничного стула, который сперва находился во владении Тихона, а потом был забран у него завхозом 2-го дома соцобеса.
Хотя дикая рожа мастера Безенчука и сияла в наступивших сумерках, но сказать он ничего не смог.